Абразза, но в отношении Баббаланьи не должно быть никакого насилия.
– Протрубите там! – сказал Абразза. – Итак: банкет закончен – факелы для короля Медиа! Доброй ночи, мой господин! Тотчас же, как раз из-за этого случая, с хорошим настроением мы и закончили. И после многих прекрасных обедов и банкетов – через свет и через тень, через радость, горе и всё произошедшее почти до конца вечера, – после всего нашего дикого блуждания мы пришли к тому, что всё должно быть сведено к ужину.
Глава LXXVIII
Они отплывают
Следующим утром король Абразза послал прохладные слова Медиа, в которых день был назван очень удачным для путешествия под парусом, но он очень сожалел, что его недомогание было следствием присутствия одного человека на вечеринке, который этим утром, несомненно, отбудет с его острова.
Передайте мою благодарность вашему королю, – сказал Медиа гофмейстерам, – и скажите, что королевское уведомление об отъезде получено должным образом.
– Возьмите Аззагедди к себе, – сказал Баббаланья, – и скажите, что я надеюсь, что Его Высочество не ошибётся в его назначении вместе со мной, – первой же полночью после того, как он умрёт, я появлюсь в углу кладбища и снова рассмеюсь! Подплывая к следующей земле, мы увидели, что она была покрыта густым лесом, состоящим из мангровых деревьев, которые росли в воде, высоко подняв свои ветви. Тут и там виднелись тенистые укромные уголки, наполовину состоящие из зелени и воды. Рыбы слегка пульсировали, и канарейки пели.
– Давайте прорвёмся, мой господин, – сказал Иуми, – и поищем берег. Одиноким следует прийти в чувство.
– Одинокие имеются, – крикнул Мохи.
– Населённый, но не оживлённый, – сказал Баббаланья. – Трудно высаживаться здесь, менестрель! Посмотри, не огорожен ли остров?
– Зачем тогда прорываться? – сказал Медиа. – Йиллы здесь нет.
– Я догадался, – вздохнул Иуми, – это заключённый в тюрьму остров! Полный безропотного горя: как и многие другие, мы должны были проскользнуть мимо и оказались невнимательны. Я слышал о нём. Этот остров многие проходят, отмечая его яркость снаружи, но не подозревая о сокрытых здесь печальных тайнах. Бессмысленно его исследовать! Внутри этих лесов есть компания мардиан, которые отведали Марди и сочли его горьким для себя и сладким для других! Девы, неопылённые цветы которых разъедены в зародыше, и дети с глазами, отвернувшимися от рассвета жизни, – как свежие, раскрывшиеся утром цветы, что, предвидя штормы, отворачиваются и закрываются.
– Иуми говорит правду, – сказал Мохи.
– Зачем тогда причаливать? – сказал Медиа. – Ни один весёлый здравомыслящий человек, ни один полубог, как я, не сделает этого. Уйдём прочь, давайте видеть всё, что приятно или кажется таковым в нашем круговороте, и, если это возможно, избегать печали.
– Тогда мы не обойдём весь риф по кругу, – сказал Баббаланья, – но опишем сегмент. Ведь эта земля далека от того, чтобы стать первой печальной землёй, мой господин, которой мы пренебрегли по вашей просьбе.
– Хватит. У меня не будет мрака. Хо! Эй, вы там, гребцы! Распустите все ваши паруса, сложите вёсла; дуйте сильнее, весёлые ветры!
И так, в шафрановом закате, мы приблизились к другому берегу.
Мрачно выглядела эта земля! Чёрные, нависающие скалы вперемежку с вулканическими расселинами, перепаханными потоками и с тёмными обугленными лесами. Пляж был усыпан лавой и пеплом, с болезненным шорохом дул холодный ветер, вопли исходили из пещер, и жёлтые, вздымающиеся волны бились о стонущий берег.
– Мы высадимся? – сказал Баббаланья.
– Не здесь, – крикнул Иуми, – никакой Йиллы здесь нет.
– Нет, – сказал Медиа. – Это ещё одна земля, которую намного лучше избегать.
– Знаете ли вы, – сказал Мохи, – что здесь – шахты короля Кланко, чьи бичуемые рабы, трудящиеся в своих ямах, настолько приближены к недрам вулкана, что слышат его грохот? «Ведь они должны продолжать работать, – кричит Кланко, – шахты всё ещё приносят доход!» И ежедневно кости его рабов выносят на землю, смешивая с металлическими массами.
– Ввставьте там все паруса, люди! Плывём дальше!
– Мой господин, – сказал Баббаланья, – мы всё ещё должны вклиниваться в полное зло и только поглядывать на хорошее; или зло неразделимо перемешалось с ним?
Наполовину скрывшийся в туманных облаках перед осенним равноденствием полумесяц уже взошёл, и в его бледном и измученном свете все сидели притихшие – каждый человек в том своём тайном душевном настроении, в котором лучше всего сознавал собственные мысли.
Глава LXX IX
Баббаланья при полной луне
– Хо, смертные! Мы что, идём на похороны, коли наши вёсла кажутся такими приглушёнными? Выше дух, Тайи! Или та ведьма Хотия преследует тебя? Стань полубогом ещё раз и посмейся. Её цветы – не зубы, и стрелы мстителей слишком тупы, чтобы тебя убить. Баббаланья! Мохи! Иуми! Выше дух! Выше дух! Во имя Оро! Я высажу целую компанию на следующей земле, которую мы встретим. Никаких слёз из-за меня! Ха, ха! Давайте смеяться. Хо, Ви-Ви! Не спи; быстрей, мальчик, – немного вина! И давайте станем счастливыми под счастливой луной. Посмотрите! Она крадётся наружу из этих облаков. На погибель Хотии! И на долгую жизнь и веселье для нас! Тайи, мой прекрасный товарищ, вот ты, – пусть твоё сердце станет камнем! Ха, ха! Никто не присоединится ко мне? Мой смех одинок, как смех того, кто смеётся в своей могиле. Приди, смех; никто не осушил вино, как я сказал? Смотрите! Круглая луна вышла из дома.
– Скажете, что это не так, мой господин? Тогда только из-за этого одного я буду с вами, – вскричал Баббаланья. – Наполните мне бокал. Ах! Но это вино перескочило через меня, как пантера. Да, давайте смеяться, давайте реветь, давайте вопить! Что если б мне стало грустно, но прямо сейчас? Жизнь – апрельский день, это смех и плач в одном дыхании. Но кто бы ни был мудр, он смеётся, когда может. Люди разбегаются от стона, но направляются к смеху. Ви-Ви! Твою тыкву. Мой господин, позвольте мне помочь вам. Ах, как оно искрится! Кубки, чаши, Ви-Ви, побольше чаш! Здесь, Тайи, возьмите эту; Мохи, возьмите эту; Иуми, возьми эту. И теперь давайте глубоко утопим горе. Ха! Ха! Дом траура необитаем, впрочем, по старой доброте приветствие удерживало похоронных гостей, и из-за этого сам держусь и роюсь; здесь я сижу с моими мёртвыми и пополняю ваши винные чашки. Старый Мохи, ваша чаша; Иуми, твоя. Ха! Ха! Давайте смеяться, позвольте нам кричать! Сорняки удаляют из тщеславия, но никакого сердца не вырвать в тайне; хорошо смеяться, хотя смех может быть пустым; и мудро будет создать веселье сейчас и ради радости. Смейтесь и получите друзей; плачьте, и они уйдут. Женщины рыдают и избавляются от своего горя, мужчины смеются и хранят его. Есть смех на небесах, и есть смех в аду. И глубока та мысль, язык которой – смех. Хотя мудро быть преданным горю, но путь этот ведёт через слёзы, и всё кончается криком. Но мудрость не несёт сорной травы; горе более весело, чем радость; это мелкое горе печалит. Ха! Ха! Так кричат бесноватые, так усмехаются все скелеты, так и мы все умираем со скрежетом зубов. Смейтесь! Смейтесь! Действительно ли херувимы серьёзны? Юмор, твой смех божественен; отсюда выходит, что радость делает идиотов уважительными; и поэтому мне можно. Хо! Давайте быть весёлыми, если это будет длиться только час и Смерть вручит нам кубок. Ви-Ви! Принеси свои тыквы! Давайте пожелаем друг другу здоровья! Давайте смеяться, смеяться, смеяться до последнего. Все мудрецы смеялись – позвольте нам; Бардианна смеялся – позвольте нам; Демокрит смеялся – позвольте нам; Амур смеялся – позвольте нам; Рабили хохотал – позвольте нам; усмешка гиен, вопли шакалов, – позвольте нам. Но вы не смеётесь, мой господин? Залейтесь смехом!
– Нет, спасибо, Аззагедди, но после такого адского поведения лучше
